Декабрь. Поролон.
Эту заметку лучше было бы не писать вовсе. Но текст — поролон, которым я затыкаю внутреннюю пустоту, дабы в неё не проникал неистребимый сквозняк одиночества. Сейчас зима, и стало быть, виной всему - мототоксикоз. Как удобно всё на него списывать…
Шлем и перчатки лежат в шкафу. Без них я гол, как гражданский на поле брани. А для брани поводов хватает. Репортажи с острова Мэн разгоняют добудничный трип, новинки мотопрома взрываются в послеобеденной дрёме, диалоги с одноколейниками добавляют ночному взгляду оборотов, сводя с ума, но так и не помогая сняться с нейтрали. Изнашиваются, мутнеют хрусталики в давящем мраке питерской недозимы...
Я сжимаю правую руку в кулак. Пальцы плотно прилегают друг к другу. Как учили: последняя фаланга большого в параллели к костяшкам. Быстрый взгляд в зеркало! Отражение решительно до степени смешного... Рука разжимается. Я смотрю на свою ладонь. Хитросплетениями линий написано всё, что довелось узнать мне, но не написано ничего, что стоило бы пересказать другим. Нет, так же нельзя… Дайте, дайте этим рукам грипсы!.. Дайте оттолкнуть ручку газа, так, чтобы заложить правый вираж до стёртых джинсов на колене!.. Вместо куска пиццы дайте уже кусок лета!.. И шанс, шанс финишировать первым... По-жа-луй-ста!.. Горячая душа льётся прямо в открытое окно, рискуя навлечь внимание востроносых блюстителей. Но доставка звонит дважды, как почтальон, и мысль утихает...
Чем теснее комната - тем ближе дверь. Чем ближе дверь - тем проще отложить выход. Весна обещает наступить, но всё больше походит на недотрогу-первосезонницу. Что ж, не придёт — так и чёрт с ней… В наушниках бьётся музыка, одолженная в сети до утра. Сыр и ветчина, грибы и томаты. Сквозь тонкое тесто просвечивает истинный смысл. Чёрный смоляной стаут плещется в бездонном трюме желудка. Ночь смеётся над городом, а я смеюсь над ними обоими. Им конец. Скоро зима пойдёт на убыль, и к июню-маю будет «снова за окнами белый день». Дожившие станут хозяевами улиц, а самые отчаянные — властителями Вселенной. Но даже если меня среди них не будет — я не расстроюсь, потому что сердце моё всегда в пути...
Колёса любят дорогу, люди — свободу, а межсезонье не любит никого. Я смотрю в его смешливые глаза и начинаю немного сожалеть, что и на этот раз не убью. Придётся пожить с ним в одной квартире, день за днём выслушивая монотонность его молчания. Таков удел всех, ищущих 'истину в дороге' — они обязаны дотянуть до завтра, потому что помнят, как хорошо им было вчера. Что ж, зато мне будет не так одиноко. Может быть, мы даже вместе покинем этот дом - я и межсезонье, межсезонье и я. Будем лететь в никуда на двух мотоциклах - то обгоняя друг друга, то выстраиваясь в колонну. Иногда оно будет ведомым, иногда наоборот. Это нормально — уступать дорогу товарищу по борьбе. Пусть даже по борьбе с этим товарищем… А потом мы остановимся в каком-нибудь безымянном городе и переночуем следующую зиму. Смысл-то совсем не в этом…
Смысл в том, чтобы никогда себя не обманывать. Если грустно — грустить, если весело — смеяться. Хочется задуматься — задуматься, не раздумывая! И не важно, что скажут другие. Они и рождены для того, чтобы говорить. Или писать… А время одинаково равнодушно ко всем. По сути, никакого времени вообще нет. Да-да. Время — это условность, которую придумали для расчета интервалов замены масла. И когда ты это осознаешь, среди всеобщего недоумения тебе понимающе подмигнут твои самые-самые близкие: межсезонье, ночь и непослушный кусок поролона, выбившийся из починяемого седла...
